Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

После этих слов Бодю сорвался и завопил, содрогаясь от ярости:

– Ну так идите, отправляйтесь в «Счастье»!

Оскорбленная в лучших чувствах покупательница вскочила и направилась к двери, бросив через плечо:

– Именно так я и поступлю.

Грубость хозяина изумила всех, и в первую очередь самого Бодю. Слова вырвались вместе с долго копившейся злостью, и теперь семейство Бодю, Дениза и Коломбан, обреченно уронив руки, смотрели вслед госпоже Бурделе. Казалось, что она уносит с собой их удачу, и они вышли из ступора, только когда женщина исчезла за высокими дверьми «Дамского Счастья».

– Эти люди отняли у нас еще одну! – пробормотал суконщик, повернулся к Денизе и продолжил: – Тебя тоже забрали… Ладно, я не обижаюсь. У них деньги, а значит, и сила.

Девушка надеялась, что Женевьева не слышала признания Коломбана, и шепнула кузине на ухо:

– Не грустите, он вас любит.

Та ответила – очень тихо и с таким отчаянием, что у Денизы едва не разорвалось сердце:

– Зачем вы лжете?.. Ну вот же, вот, убедитесь сами! Он все время смотрит наверх, не может удержаться… Я точно знаю: они его украли, как забирают все подряд.

Она сидела на банкетке рядом с матерью, и та, догадываясь, что дочь получила очередной удар в сердце, переводила взгляд исплаканных глаз с нее на Коломбана, потом на «Счастье», отнявшее воистину все: у отца – состояние, у матери – умирающего ребенка, у дочери – мужа, выстраданного десятью годами покорного ожидания. Дениза так сильно сочувствовала этой семье, что на мгновение испугалась за себя. Неужели она такой дурной человек, раз возвращается к чудовищу, безжалостно уничтожающему слабых мира сего? Поделать Дениза ничего не могла, ее подхватила и увлекла за собой неведомая сила, но она чувствовала, что не творит зла.

– Ну-ну! – воскликнул Бодю. – Ничего страшного не случилось, одна покупательница ушла – появятся две новые… – Старик утешал не свое семейство – хотел взбодриться сам. – Ты еще не знаешь, Дениза, что я получил семьдесят тысяч франков, которые будут стоить твоему Муре бессонных ночей… Эй, вы, там, улыбнитесь, мы не на похоронах!

Развеселить Бодю никого не смог, на него навалилась смертная тоска, семейство по-прежнему не отрываясь смотрело на чудовище, питающееся их бедой. Работы подходили к концу, леса с фасада убрали, явив глазам парижан огромную часть здания с белыми стенами и проемами широких светлых витрин. У возвращенного пешеходам тротуара стояли восемь экипажей, куда посыльные отдела доставки бережно складывали покупки. Солнечный луч, ударяя в зелено-красно-желтые бока фургонов, посылал слепящий отсверк в пещеру «Старого Эльбёфа». Одетые во все черное кучера натягивали вожжи, лошади в богатой упряжи нетерпеливо переступали и звякали удилами. Отъезжая с грузом, фургон грохотал по мостовой, и находившиеся по соседству магазинчики испуганно вздрагивали.

Сердца несчастных Бодю, вынужденных дважды в день наблюдать проезд триумфаторов, рвались на части. Отец изводился, не в силах понять, куда направляется весь этот поток товаров, а мать так страдала за дочь, что ничего вокруг не замечала.

IX

В понедельник, четырнадцатого марта, «Дамское Счастье» праздновало открытие новых отделов, представив публике коллекцию летних товаров. Торжества были рассчитаны на три дня. Дул порывистый ветер, и не ожидавшие возвращения зимы прохожие плотнее запахивали пальто и быстро шагали мимо витрин. В соседних лавках царило нервное волнение, бледные лица мелких торговцев маячили в окнах; люди считали первые экипажи, подъезжавшие к новому главному входу на улице Нёв-Сент-Огюстен. Подъезд, высокий и глубокий, как церковный портал, венчала скульптурная группа: взявшиеся за руки Промышленность и Торговля со всеми положенными атрибутами. Свежая позолота широкой маркизы над дверью освещала тротуары, как солнечные лучи. Здания с белоснежными, еще не тронутыми капризной парижской погодой фасадами тянулись слева и справа, занимая все пространство между улицами Монсиньи и Мишодьер, кроме той стороны улицы Десятого Декабря, где «Ипотечный кредит» предполагал строить отель. Вытянутое трехэтажное здание с зеркальными окнами было в буквальном смысле слова набито разнообразными товарами, вид которых ужасал и оскорблял взгляд мелких торговцев. Этот монстр – то ли казарма, то ли огромный базар – застил небо и выглядел виновником странного похолодания, грозившего заморозить соседей «Счастья» прямо за прилавками.

Выкрутасы природы не помешали Октаву Муре уже в шесть утра быть на месте, чтобы отдать последние распоряжения. По центру зала, прямо от парадного входа, тянулась широкая галерея. Справа и слева ее окаймляли более узкие галереи Монсиньи и Мишодьер. Внутренние дворы застеклили и превратили в залы, этажи соединяла железная лестница, а галереи второго и третьего уровня – железные мостики, перекинутые с одной стороны на другую. Архитектор, влюбленный в новые времена, да, к счастью, еще и умный молодой человек, использовал камень лишь для отделки складов в подвале и угловых свай, после чего выстроил железный остов, укрепив перекрытия колоннами. Своды этажей и внутренние перегородки были кирпичными. Везде и всюду было выиграно пространство, воздух и свет имели свободный доступ в помещения, посетители не теснились, двигаясь в разных направлениях под смелым разлетом прочных ферм. Этот надежный и легкий храм современной торговли сотворили для покупателей и ради них. Внизу, в центральной галерее, сразу за уцененными товарами, продавали галстуки, перчатки и шелковые изделия. Галерею Монсиньи отдали под ситцы и полотно, Мишодьер приютила галантерею, трикотаж, сукно и шерсть. На втором этаже покупательниц ждали готовое платье, белье, платки и шали, кружева и еще несколько новых отделов. На третий этаж переместили постельное белье, ковры, обивочные ткани – все громоздкие и крупногабаритные товары. Отделов было тридцать девять, в них трудились тысяча восемьсот человек, в том числе двести женщин. Целый особенный мир жил, развивался и звенел в высоких металлических нефах.

Муре имел в жизни одно, но страстное желание – покорять женщину. Он видел ее королевой своего дома и выстроил этот храм, чтобы повелевать возлюбленной. Тактику выбрал нехитрую, решил, что будет оказывать галантные знаки внимания, манипулировать женскими желаниями, делая их предметом торга. Днем и ночью мысли Муре были заняты поиском новых решений, озарений и наитий. Чтобы утонченные дамы не утомляли себя, поднимаясь по лестницам, он решил установить два обитых бархатом лифта, потом открыл буфет, где бесплатно поили водой с разными сиропами и угощали печеньем, следующим стал читальный салон в пространстве помпезно-монументальной галереи, где даже отважился устроить выставку. Муре понимал, что женщины, став матерями, утрачивают часть присущего им кокетства, и его осенила гениальная мысль: завоевать мать через дитя. Он пускал в ход все средства, спекулировал на всех чувствах, устроил отделы для маленьких девочек и мальчиков, раскланивался при встрече с мамашами, дарил малышам картинки и шарики. Творческая фантазия и деловая хватка подсказали ему идею вручать каждой покупательнице красный воздушный шар с написанным крупными буквами названием магазина. Плывущие по парижским улицам шары превращались в живую рекламу!

Реклама стала могучим движителем дела. Муре каждый год тратил на каталоги, анонсы и рекламные плакаты триста тысяч франков. К началу продаж летнего ассортимента выпустили двести тысяч каталогов, из них пятьдесят тысяч на различных языках были разосланы за границу. Теперь он затеял иллюстрировать каталоги гравюрами и даже образцами тканей, приклеивая их к страницам. «Дамское Счастье» навязывало себя миру, взывая к нему со стен, газетных страниц и даже театральных занавесов.

Муре утверждал, что женщина не способна сопротивляться рекламе, всегда «идет на шум» и попадает в западню. Он расставлял хитрые ловушки, анализировал покупательниц с позиций убежденного моралиста и тонкого психолога и обнаружил, что женщины питают слабость к дешевым товарам и купят ненужное, если сочтут, что это выгодно. Опираясь на свои наблюдения, он выстроил систему снижения цен, в том числе на залежавшиеся товары. Адепт принципа быстрого оборота, Муре предпочитал продавать в убыток, чем не продавать вовсе. Венцом иезуитского соблазнения стало изобретение «возвратов». «Купите эту вещь, мадам, если она вам разонравится, вернете ее нам». Возможность исправить собственный безумный поступок ломала любое, самое стойкое сопротивление: